Сова и хлеб - Ирина Нечаева

Большая часть этих вещиц была сделана ужасающе грубо и небрежно. Определенной дикарской прелестью обладали разве что женские украшения из необработанных камней, но мне, увы, некому было их дарить. В конце концов меня занесло в довольно большую лавку – по крайней мере, в нее можно было зайти, а не просто покопаться в разложенном прямо на мостовой товаре – заполненную старинными вещами чуть более тонкой работы. Да и хозяин не имел премерзкой обезьяньей манеры восточных торговцев. Он только степенно кивнул мне и даже предложил кофе.

От кофе я отказался, принявшись рассматривать выставленные objet d’art, и скоро проникся смутным уважением к хозяину. Жизнь в окружении таких вещей не могла не наложить на него отпечатка – или же наоборот, он изначально создавал эту лавку в соответствии с врожденным своим тонким вкусом. Такой восток нравился мне много больше, он вызывал в памяти сказки тысячи и одной ночи, а отнюдь не службу в колониях, приятных воспоминаний оставившую мало.

Даже пахло здесь не так, как во всем остальном квартале. Этот запах показался мне вдруг запахом самого старого Иерусалима – то ли нагретой пыли и камня, то ли ладана или какого-то еще церковного благовония, то ли самой древности. Наверное, так пахнет в гробницах египетских фараонов, разве что там жарче и воздух затхл.

Вещи здесь были не навалены беспорядочными горами на зеленоватых от старости медных подносах, а лежали каждая по отдельности на обтянутых вытертым бархатом ступенчатых постаментах. Во всей лавке не было ничего яркого, кричащего – ни цветастых тканей, ни расписных тарелок, ни изразцов, ни стеклянных бус – только приглушенные тона старого, поросшего патиной металла, потускневшие полудрагоценные камни да твердое от старости дерево. Где-то в углу притаился даже ворох рукописей, на пергаменте и кажется даже папирусе, но древних языков я не превзошел, за исключением университетских начатков греческого и латыни. Обнаружив даже россыпь странной формы глиняных предметов с выдавленными на них загадочными письменами, я подумал, что здесь стоило оказаться не мне, а сэру Генри Роулинсону. Возможно, выставленные здесь вещи могли бы изрядно обогатить британскую науку и коллекции Британского музея, но я до сих пор ничего не понимаю в древней истории, что уж говорить о тех временах, о которых я веду рассказ. То ли дело оружие.

Внимание мое привлек короткий кривой кинжал в отделанных серебром ножнах. Рукоять с тусклым красным камнем в навершии удобно легла в руку, а булатная сталь лезвия, хоть и требовала чистки и затачивания, была в отличном состоянии. Не то чтобы кинжал был для джентльмена вещью повседневной необходимости, но этот был красив. Привешивать его на ковер в гостиной я, разумеется, не собирался (тем более что и квартиры вместе с гостиной пока не имел), но среди моих приятелей явно нашлось бы немало ценителей подобной вещи.

Жизнь на востоке научила меня сбивать любую цену, назначенную торговцем, и начинать разговор с уменьшения ее в четыре-пять раз. Вот и сейчас первоначальные десять лир (что-то около девяти фунтов) удалось обратить в три, и, весьма довольный сделкой, на этот раз я принял предложение выпить кофе. Тем более что кофе по всей Оттоманской империи варят отличный, хоть и ничуть не похожий на тот, что можно выпить в Англии. Здесь он подается в совсем маленьких чашечках, очень сладкий и очень крепкий, и добавляют в него какую-то пряность с резким свежим вкусом.

Приняв из рук мальчика крошечную фарфоровую чашечку, я осторожно сел. Хозяин лавки кое-как понимал по-английски, и, вероятно, меня ждали несколько минут небезынтересной беседы. Однако вместо этого он молча разглядывал меня. Глаза его были лишены ресниц, и из-за этого взгляд становился похожим на змеиный, и мне сделалось неуютно.

Отведя взгляд, я наткнулся вдруг на еще одну полочку, ранее не замеченную. Стоявшие и лежавшие там вещи заинтересовали бы равно археолога и самого тонкого ценителя искусства. По всей вероятности, все они происходили из тех самых гробниц египетских фараонов, которые я уже вспоминал ранее. Египтомания меня миновала, правда, но представление о древностях из долины Нила я имел не меньшее, чем любой другой образованный человек.

На полочке лежали тяжелые жуки-скарабеи, вырезанные из цельных камней и отмеченные строчками иероглифов – должно быть, заклинаниями. Красовался рядом с ними широкий браслет с эмалью, не утратившей цвета за три тысячи лет. Стояла пара бронзовых статуэток звероголовых богов – миниатюрных, невероятно тонкой работы. Рядом, завернутая в пожелтевшие пелены, лежала мумия какого-то зверька вроде кошки. Интересно, кому может понадобиться такое? Было тут и множество других вещей – бусины, каменные печати, маленький гранитный портрет человека в царской короне, глиняные черепки, чернеющие рукописными строчками, и масса других мелочей, которые сделали бы честь любому музею. Памятуя о том, сколько шедевров древности было куплено именно в таких лавчонках (или, по крайней мере, о неоднократно слышанных мной в университете рассказах о таких покупках), я решил присмотреться повнимательнее.

Полагаю, что ценнее всего были плоские белые черепки с буквами и особенно свернутый папирус, который я даже побоялся трогать – слишком уж хрупким он выглядел, но эту мысль я отбросил сразу – в таких вещах разбираться бы ученому, но никак не человеку, с некоторым трудом одолевшему университетский курс в силу излишнего увлечения греблей и девушками.

Поэтому я сосредоточился на вещах, которые мог оценить. Невзрачный ржавый перстенек я, по недолгому размышлению, отбросил, задумавшись вместо этого над крупной плоской подвеской из бирюзы и разноцветной эмали, но и она показалась мне малоценной. Ювелирных украшений здесь вообще было много, очевидно, египтяне их любили, но мне показалось, что никакой ценности, кроме красноватого золота, в них нет – слишком они все были простые, грубые и яркие.

Возможно, следовало приобрести мумию и презентовать ее кому-то из наших археологов, но мысль о путешествии в компании мертвого зверя меня не обрадовала. Конечно, вряд ли он примется разлагаться, если еще не сделал этого за десяток веков, но дохлая кошка в саквояже в любом случае будет сомнительным удовольствием. В душу мне запал скарабей из мутного красного камня, размером примерно с ладонь, и его я сразу отложил в сторону. Но хотелось выбрать и что-нибудь значительное, что могло бы вызвать интерес лондонских ученых или антикваров. И наконец я нашел то, что искал.

Это оказалась небольшая, дюймов пяти, статуэтка египетского ибиса. Бронза позеленела от возраста, но годы не сломали ни длинного острого клюва, ни топорщащихся перьев на голове. Перья эти, и все прочие мелкие детали тоже, были отделаны очень тщательно, так что видны были даже крошечные бороздки на крыльях и когти на ногах, на месте глаз чернели маленькие блестящие камушки или капли стекла. Он стоял в неестественной для птицы позе, выставив вперед левую ногу и высоко подняв голову, и я предположил, что это изображение какого-то бога. Бронзовые когти вцеплялись в подставку из полосатого зеленого камня вроде яшмы. Когда-то она, очевидно, была отполирована до зеркальной гладкости, но сейчас была уже просто довольно ровной. В руках он оказался странно легким, как будто полым изнутри. Вряд ли он был хоть сколько-то ценен в каком-то смысле, кроме художественного, но хорош был необычайно, и я с удовольствием присоединил его к своим покупкам.

– Не продавайся, – сообщил торговец, едва глянув на вещи в моих руках.

Это меня насмешило. Кто-то на восточном рынке отказывается продать вещь, выставленную на видном месте в лавке? Очевидно, здесь изобрели такой вот нетривиальный способ повышения цены.

– Сколько? – с улыбкой спросил я по-арабски.

Надо заметить, что опыт путешествий давно научил меня, что слово «сколько» – главное в любом языке, и им вполне можно обойтись в большинстве случаев. А если уж добавить к нему слова «здравствуйте», «до свидания» и «спасибо», можно смело считать себя полиглотом.

– Не продавайся, – повторил он и затараторил что-то на своем родном языке, из которого я не понимал ровным счетом ничего.

– Пять лир, – решительно сказал я, полагая сумму в четыре с лишним фунта более чем достаточной за пару безделушек. В конце концов, за эти деньги можно купить дюжину бутылок «Шато Марго» урожая шестьдесят четвертого года или почти четыре галлона виски.

Торговец примолк на мгновение, видимо, удивленный величиною предложенный суммы, и еще раз попытался неуверенно повторить свое «не продавайся».

– Четыре, – снизил цену я.

Как я и полагал, ничего, кроме желания получить побольше, за отказами торговца не стояло. И, расставшись с семью лирами в общей сложности, я покинул лавку, вполне удовлетворенный покупками. Хотя сумма, конечно, была баснословная. Но расставаться с иноземными деньгами почему-то всегда легче, нежели с английскими, так что скоро я об этом забыл. Впрочем, скоро забыл я и самом факте покупок – правда, вернувшись в гостиницу, я изучил их еще раз, при ярком свете, и все они – и кинжал, и скарабей, и ибис – понравились мне еще больше. Особенно скарабей, обнаруживший невероятную тонкость резьбы. Захотелось узнать даже, что написал на каменном брюшке древний резчик. На постаменте ибиса тоже было что-то написано, несколько небрежных, но глубоко врезанных знаков. Кажется, они были добавлены позже и другой, куда более грубой рукой. А может, это вообще была какая-то хозяйственная метка или номер, отличить египетские буквы от цифр я не берусь.